Граната взорвалась среди андроидов, разметав часть из них, а остальные временно отступили за дверь. Минутное затишье позволило Маркхэму схватить три гранаты с колен египетского бога, где он положил их раньше. Не медля ни секунды, он кинул их одну за другой в сторону входа, а когда утихли звуки взрывов, новый магазин уже был вставлен в его пистолет-автомат.
Но андроиды больше не появились, и неожиданно он понял, что стрельба на улице затихла и только изредка слышались случайные взрывы. На смену выстрелам пришел другой звук — тысячи мужчин и женщин пели. Он не мог разобрать слов, но мелодию узнал — это было «Вступление во Иерусалим» Блейка. Последний раз он слышал эту мелодию сто пятьдесят лет назад в соборе Святого Павла…
Пение подкатывалось все ближе и ближе, пока не стало казаться, что звуки исходят от самого Музея.
Проф, Хиггенс с трудом поднялся на ноги, придерживая раненую руку.
— Голос свободных людей, — сказал он таким тоном, как если бы испытывал нечто невозможное. — Впервые в жизни я такое слышу… Джон, слушай! Слушай! Голос свободных людей!
Маркхэм отыскал в дыму Вивиан и Марион-А. Вивиан он нашел за маленьким, но тяжелым сфинксом; Марион-А укрылась за саркофагом, откуда она весьма успешно использовала свой автоматический пистолет.
К этому времени в Египетской Галерее стало светлее.
— Живые андроиды! — воскликнул Проф. Хиггенс, глядя через полуразбитое окно на темное, серое небо. — Уже почти светает.
— С тобой все в порядке, Вивиан?
— Да, Джон… Что с бедным Полом?
— Не смотри, — жестко сказал Маркхэм. — Ничего поделать уже нельзя. Пойдем-ка. — Обняв, он повел ее в сторону.
— Джон, — ласково сказала Вивиан. — Ты был прав. Ужасно прав, дорогой враг. Люди не должны жить только для того, чтобы гнаться за счастьем. Я точно не знаю, но, может быть, счастье именно в тех вещах, которые мы отрицали, — в работе и ответственности. В воспитании детей и в верной любви.
Он поцеловал ее и засмеялся.
— Ты в душе истинная викторианка, — сказал он. — И в то же время пламенная революционерка.
— Джон, дорогой, я люблю тебя. Но я совершенно беспомощна. Я не знаю, как делать даже простейшие вещи, — я не умею готовить и стирать. Но если ты наберешься терпения и дашь мне время, я научусь, Джон. Я научусь, как быть целиком и полностью женщиной. Если ты возьмешь меня, я бы хотела выйти за тебя замуж.
Она вдруг засмеялась, и смех ее звучал почти весело.
— Мне не следовало бы это говорить, да? Но я теперь очень много чего хочу. Даже детей. Твоих детей. Конечно, у меня никогда не получится, но я постараюсь, постараюсь быть похожей на Кэйти. Очень-очень постараюсь.
— Тебе надо быть просто Вивиан, — мягко сказал он. — Той Вивиан, которую мы сейчас оба начинаем понимать.
Пока он говорил, в Галерею вошли люди с фонарями. Люди, одетые пиратами, клоунами, королями, бандитами, святыми и дикарями. Люди, которые впервые в жизни сражались за что-то, во что они верили достаточно сильно, чтобы отдать за это свои жизни. Но они были живы. Они были более живые, чем когда-либо раньше, эти мужчины в карнавальных костюмах и с грязными лицами, с надеждой в сердце и с новой силой в усталых телах. Проф. Хиггенс бросил взгляд на Маркхэма и Вивиан и пошел навстречу бойцам Освободительной Армии. Тихо сказав им несколько слов, он вышел вместе с ними.
Маркхэм дождался, пока скроется последний из них, потом обнял Вивиан. У него было странное чувство, что он впервые снова прикоснулся к живой женщине — спустя сто сорок шесть лет.
Какой-то слабый звук, раздавшийся поблизости, заставил его вздрогнуть. Это была Марион-А; она аккуратно укладывала то, что осталось от Пола Мэл-лориса, в большой каменный саркофаг египетской принцессы рядом с трогательно легким телом Шоны.
— Можно мне поговорить с вами наедине пару минут, Джон?
— Извини, Марион. — Он отпустил Вивиан. — Я почти забыл о тебе.
Марион-А подошла к ним:
— Я не задержу его долго. Вы понимаете? Я думаю, вы будете очень счастливы, Вивиан. Я надеюсь, что вы будете очень счастливы. Думаю, что теперь я понимаю, что такое счастье и надежда.
Вивиан взяла Марион-А за руку:
— Я тоже теперь поняла многие вещи, которых раньше не понимала. Но любовь всегда будет выше любых определений. Прощай, Марион. Я никогда этого не забуду. — Неожиданно она наклонилась и прикоснулась губами к руке Марион. Потом повернулась к Маркхэму: — Думаю, надо пойти и посмотреть, что замышляет этот проказник, Проф, Хиггенс, — как бы между прочим сказала она. — Мне, наверное, надо приструнить его, а то он начнет проповедовать философию толпе усталых людей.
Маркхэм смотрел, как она твердым шагом идет по Галерее, которая медленно наполнялась серым светом рассвета.
— Что происходит? — спросил он удивленно.
Марион-А улыбнулась неподвижной улыбкой:
— Ничего особенного… Итак, Освободительная Армия все-таки победила, Джон. Я думала, что это невозможно. А теперь мы подошли к концу.
— Это не конец, — сказал Маркхэм. — Это, наоборот, — начало. Начало нового будущего.
— Не для меня, Джон. Для меня осталось только прошлое. Я принадлежу ему.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что сказал Соломон, — это правда, или отчасти правда. У меня больше нет цели, хотя какое-то время она была общей с вашей. Для меня нет места в мире, который вы собираетесь создавать, Джон. Возможно, что для меня не будет места ни в каком другом мире. Вы показали мне, как стать больше, чем андроид, но я всегда буду меньше, чем человек.
— Глупости! — сказал он почти зло. — Для тебя есть место в нашем мире, Марион. Вместе со мной. Я…
— Пожалуйста, Джон, выслушайте меня. Вы теперь принадлежите Вивиан, и я думаю, она сделает вас счастливым. Но дело в том — и это самое странное, хотя точно я ничего не знаю, — что я тоже люблю вас, по-своему.
— Марион…
— Пожалуйста! — голос у нее стал низким и дрожал. — Пожалуйста, ничего не говорите, дорогой Джон. Я научилась беречь иллюзии. И меня это радует, поэтому я не прошу ничего больше.
— Скажи, по крайней мере, почему мы так разговариваем?
— Потому, — медленно начала Марион-А, — что я заключила секретную сделку с собой. Я поклялась, что если андроиды победят, я убью вас, чтобы спасти от Анализа. Но я дала и другую клятву, на случай если они проиграют.
— Что это за клятва?
— Дорогой Джон, я бы попросила вас сделать кое-что для меня. Я хотела бы, чтоб вы сказали: «Марион, моя дорогая, ты знаешь, что такое счастье». А потом я хочу, чтобы вы ушли, ушли не оглядываясь.
Вдруг Маркхэм все понял, как понял и то, что ничего нельзя изменить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});